В целом, поэма «Гунны и Маки» является ярким изображением юности, с её страстями, неопределённостями, первыми романтическими чувствами и важностью дружеских связей в довоенный, военный и послевоенный периоды защиты и строительства нового общества в Советском союзе.
Автор рассказывает о своих первых юношеских переживаниях, о зачатках романтических чувств и нерешительности в первых свиданиях, включая неловкость, страх и волнение, которые часто сопровождали эти моменты.
В тексте поэмы отмечен контраст между простотой и непосредственностью деревенской жизни в поселке и изысканностью городских жителей, в частности, через отношения с девушками из Москвы.
В начале поэмы автор подробно рассказывает о своих юношеских днях, когда он вместе с друзьями исследовал окружающий мир, проводил время на природе, участвовал в играх и приключениях. Автор описывает, как постепенно пробуждается его эмоциональная чувствительность, как он начинает ценить и воспринимать окружающий мир более глубоко и эмоционально, как проявляется любовь к природе, наслаждение ее красотами и радостью от пребывания на свежем воздухе.
В поэме показано, как важны друзья в юности, а также как через них открываются новые горизонты и возможности. Поэма также затрагивает процесс взросления и самоопределения, когда молодые люди начинают понимать свою индивидуальность и уникальность. Автор осмысливает свои чувства и переживания и описывает, как молодые люди стремятся к взрослой жизни, жаждут доблести, славы и хотят быстрее вырасти. Юноши и девушки ожидают взросления, первой любви, значимых изменений в жизни.
В следующих частях поэмы автор вспоминает о времени Второй мировой войны, о чувствах и мыслях, связанных с военным временем, о потерях и трагедиях. В поэме приводятся его личные воспоминания о его службе на фронте, тяжелом ранении в ногу и пребывании в госпитале.
После возвращения домой герой поэмы продолжает переписку с бывшей одноклассницей Женькой и Наташей, сталкиваясь с трудностями выбора между ними. В поэме описывается состояние смятения и нерешительности героя в отношении своих чувств и будущего. Девушки уже учатся в институтах им трудно понять внутренние переживания бывшего воина связанные с последствиями войны.
В конечном итоге, герой поэмы принимает решение о том, что его мечты о налаживании серьезных отношений с Евгенией, с которой он переписывался полтора года, воюя на фронте, трудно реализовать.
Писать? Писал я Женьке много,
А толку что? В душе разлад.
Встречаться? Да одни дороги
Загонят в гроб и разорят
Автор стал работать в школе, влился в коллектив молодых учителей, стал вместе с ними организовывать культурную среду в родном поселке
А если ты прямой наследник
И верный друг родной земле,
Зачем быть в городе последним?
Уж лучше первым на селе.
В конце стихотворения автор описывает поездку с внучкой на спектакль и случай когда при поиске театра он случайно натыкается на улицу, связанную с его прошлым и перепиской с Наташей. Этот момент приводит к воспоминаниям о том, как он принимал решения в своей жизни и о том, как важно ценить настоящее.
Гунны и маки
Поэма
1
Не молоды, а страшно юны,
Из отрочества сделав шаг,
Мы были дики, словно гунны,
И нежны, как цветущий мак.
И от девчоночьего писка
Уже кружилась голова.
К избранницам своим в записках
Летели жгучие слова.
Но никаких пока свиданий.
Лишь провожания гурьбой.
А на глухой призыв желаний —
Как говорят, борьба с собой.
2
Однажды довоенным летом,
С утра, еще в росе трава,
Ко мне явился Колька фертом.
О, ветреная голова!
Обняв меня рукой за плечи,
В пылу врожденной доброты
Шепнул на ухо: « Человече,
Сейчас узнаешь тайну ты».
А мне и так всего хватало.
Какое утро! благодать!
Вокруг всё пело и сияло.
Бери без права передать.
Наверно, просто потрепаться
Решил с утра со мной дружок.
…Пришли на крохотный лужок
Меж двух подков кустов акаций.
В сторонке, но почти что рядом
От рукотворного лужка,
За аккуратным палисадом
На солнце дом пригрел бока.
На дом поглядывая смело,
Вдруг Колька у меня спросил:
Ты вечером вчера что делал? —
Корову пас, траву косил...
— Ох, эти частники-поганцы!
Корова, огород, свинья...
И - пролетарий - был на танцах
И повстречался с дивом я.
Блондинка, дачница, москвичка.
Как говорят, мила, свежа.
Какие ножки, руки, личико.
Погибнуть можно без ножа.
Танцует - класс! Такие штучки
Выделывали. Блеск и гром...
А после танцев шли под ручки!
Сюда, милейший, в этот дом.
Она приехала на месяц,
Коль август будет не сырой.
У тетки здесь с подругой вместе
Иль, может, с младшею сестрой.
Зовут их Леля и Наташа.
Я с Лелей танцевал вчера.
Э-э! Где не пропадала наша?
Я — с ней.
Тебе — ее сестра.
Идет?
Ну что ему ответишь?
Он в этом деле заводной.
Пятнадцать прожил я на свете,
С девчонкой не был ни с одной,
А тут такое положенье,
Как на базаре: баш на баш.
Киваю: принял предложенье,
С тобою хоть на абордаж.
3
В тот день я их обеих видел.
У дома нашего притом!
Одну соседка тетя Лида —
Взяла с собой за молоком,
А мать ушла доить корову
На полдни. С полчаса назад.
(Раз речь завел об этом, к слову,
Дать объясненья буду рад.
У нас обеденная дойка —
Как пропадали овода —
Велась во стаде. Бабы бойко
На полдни шли: туда-сюда.
Одни, как желтые, бежали:
Работа, дети — нелегко.
Другие, встретившись, болтали,
Забыв, что киснет молоко.
В Мещанской роще — это рядом —
На теплом взгорке свой уют.
Коровы, нагулявшись стадом,
Лежат и без конца жуют.
Но каждая свою хозяйку
В блаженной полудреме ждет:
Та подоит и хлеба пайку
Подсоленную принесет.)
Мать с дойкой управлялась живо:
По дому дел невпроворот,
И хоть была нетороплива
Должна была придти вот-вот.
Соседка тетя Лида с Наткой
(Так спутницу она звала)
В саду присели у стола,
А я на них смотрел украдкой.
Меня Наташа восхитила:
Была она на вид хрупка,
Но ей уже девичья сила
Грудь подпирала и бока.
Волос кудрявых красноватый
На плечи падал водопад,
Струилась бледность цвета ваты
Сквозь пестрый ситцевый халат.
Я был тогда на огороде,
За яблонями, позади.
И вдруг услышал: «К нам, Володя,
Хоть на минутку подойди!»
Все! Нужен я не тете Лиде.
Идти на зов ее иль нет?
Какой кошмар! В таком-то виде:
В грязи, разут, полураздет!
Меня москвичка примет смело
За черта, спрятавшего хвост.
А впрочем, мне какое дело.
Смотри: деревня в полный рост.
Гляди на нас, Москва, с тоскою.
А нам на воле хорошо.
Сказав: «Сейчас иду», — рукою
Пот вытер прежде чем пошел.
Ополоснул ладони в кадке:
Зазеленели от травы.
...Смотрю на тётку — вижу Натку
Каким-то зреньем боковым.
— Знакомьтесь!
Глянул на девчонку.
Та руку протянула мне.
— Наташа!
Екнуло в печенке,
Мороз по коже на спине.
Я руки мокрые неловко
Бездумно вытер о штаны.
Смутился еще больше...
— Вовка...
И звон в ушах от тишины.
Почувствовал в своей ладони
Ее ладошки теплоту.
Рыбешкой, будто от погони,
Взметнулось сердце в высоту.
Вздохнул я в страхе грудью полной,
Петлей перехватило дух.
Но тут же, через миг, как помню,
Мне как-то полегчало вдруг.
Сам черт, казалось, был не страшен.
Как благодать сошла с небес:
Увидел я в глазах Наташи
К своей персоне интерес.
4
Был Николай обескуражен,
Узнав при встрече вечерком,
Что с Наткою и Лелей даже
Я — «прохиндей» — уже знаком.
(Подробности вам, между прочим,
Я буду в скобках сообщать.
Иные требуют: короче,
Не надо ничего жевать.
Мол, сами как-никак с усами.
Мол, дайте нам сюжета нить,
А действие мы сможем сами
Представить иль досочинить.
Что ж, пусть себе живут в догадках,
Коль им подробности пустяк...
Я рассказал, как встретил Натку.
А с Лелей повстречался как?
Дотошным сообщу на ушко,
Что Натка сразу не ушла.
У нас она с сухой горбушкой
Парное молоко пила,
На все лады меня хвалила,
Когда увидела портрет.
— Ты рисовал? Прекрасно, мило!
Ведь это Коля? Да иль нет?
Да, да, конечно, это Коля.
Вы дружите?.. И расцвела.
Потом здесь появилась Леля:
Беглянку будто бы нашла.)
Подробности такого рода
«Иные» могут не читать.
В поэзии сложилась мода
Скорее чувствовать, чем знать.
Им, может, сведений излишки,
Как из пуховиков кровать.
Но, право, надоело шишки
В незнаньи жизни набивать.
Пусть чаще мысль рождает чувства.
Не только чувства будят мысль.
Их твердый сплав и есть искусство,
Как ни петляй и ни крутись.
К тому ж: зачем любое знанье
Мы в прозу облачать должны,
А радость, слезы и страданье —
В стихи запрятать, как в штаны?
Зачем ученость выставляем
Дешевкой миру напоказ,
А чувства от людей скрываем,
Как золото от лишних глаз?
Что? Не хотят единой крышей
Жить Эпос с Лирикой совсем?
И потому теперь не пишут
У нас эпических поэм?
Но говорить на эту тему
до третьих можно петухов.
И все-таки нельзя поэму
Себе представить без стихов
Шальных безумных и горячих,
В одеждах модных и без них,
И в то же время умных, зрячих
Друзей и спутников своих.
В тот вечер звонкий и огромный,
С начищенной, как гонг, луной,
Я все подробности запомнил,
Что было с нами и со мной.
5
Что с нами? Колька по лужайке
Надутым гоголем ходил.
В спортивной с оторочкой майке
Он на атлета походил.
А я в кустах, что к дому ближе,
Сидел в засаде. И давно.
Хоть совестью и был пристыжен,
Глазенки пялил на окно.
В окне показывали ужин:
В сиянье лампы золотом
Сидели тетя Лида с мужем
И Натка с Лелей за столом.
Сквозь кружево листвы, в потемки,
Ко мне на пост сторожевой
Летел их разговор негромкий
(Хоть уши затыкай: чужой).
С лужайки (вахту начав только)
С разрывом в несколько минут
Я слышал тихий голос Кольки:
— Ну, что там? Все еще жуют?
— Едят... Уже чаи гоняют...
Вот встали... Где-то там внутри...
Посуду вроде убирают...
Всё? Можно вылезать? — Смотри!
Смотри... В глазах плывет кругами
На яркий свет, глядишь когда.
А мир встает перед глазами,
Как дно и мутная вода.
Как плеть меня хлестнула злая,
И потопила та вода,
Когда на голос Николая:
— Не прячься, вылезай сюда, —
Я вмиг очнулся. И догадка,
Что я зевнул девчат своих,
Меня как окунула в кадке,
В которой я тотчас затих.
Сижу и не дышу. А сколько
Вот так пробудешь не дыша?
А тут еще насмешник Колька
Проделывает антраша.
Да ну их всех! Такого глума
За золото не нужно мне.
Я вылез из кустов без шума
К другой от Кольки стороне,
И дал к родному дому тягу,
Казалось, из последних сил.
Но вдруг, споткнувшись о корягу,
Я в лапы Кольки угодил.
Знать, догадался дурень местный,
Что я не выношу обид,
И сделал при игре нечестной
Перед людьми хороший вид.
Я не кобенился. Позволил
И к барышням себя увлечь,
И выслушал помимо воли
Его напыщенную речь.
В ней обо мне и мед, и каша
Тянулись вязкою рекой.
Я думал: «Извини, Наташа,
Что друг мой говорун такой.
Словесным мается поносом,
В глаза старается пыльнуть...»
Закончил Колька речь вопросом:
— Куда идем? Куда-нибудь?
6
Со мной что было? Что со всеми.
Я шел туда, куда и все.
Шагали полем по колени
В шумящем, спеющем овсе.
Потом жнивьем к скирде соломы
Что от деревни в стороне.
Там, в поле за версту от дома,
Носились с визгом по стерне.
Играли шумно в салки, прятки.
Устав от дури молодой.
Мы у скирды валились с Наткой,
А Колька с Лелей за скирдой.
Ни действия, ни слова грубых.
Восторга были мы полны
И от улыбок белозубых,
И от сияния луны.
Но это внешние приметы.
Порывы и прорывы чувств.
И подконтрольные при этом:
Чтоб ни на йоту чересчур.
А вот что сердце вытворяло
Не мог я в разум взять, понять.
Оно кричало: «Мало, мало,
Я мир хочу объять, обнять!»
Когда ж Наташу ненароком
Касался я своей рукой,
То сердце обжигалось током
И в пятки пряталось с душой.
Потом все тело сотрясало,
В грудную клетку возвратясь.
И высекало, как кресало,
Шальные искорки из глаз...
Нас сторож от скирды колхозной
Пугнул. На мерине гнедом
Он появился тучей грозной
С ружьем, наперевес притом.
Кричал: «Туды вас, шалопаи!
Цыц от колхозного добра!
Иначе в шею наклепаю,
Иль арестую до утра,
И сдам вас всех районной власти...
Припомните отца и мать»...
Девчонки наши от напасти
Уже нацелились бежать.
Но Колька тотчас в разговоры
Пустился смело с верховым:
Мы не вредители, не воры,
Мы это поле сторожим.
Враги не спят. Свои колонны
Они натыкали везде.
Мы — комсомольцы — не гулены —
Помощники НКВД.
И прочь от лошадиной морды,
обезоружив седока,
К нам подошел, надменный, гордый.
А всадник молча ускакал.
Девчонки вдруг заторопились:
Домой! Их тетя Лида ждет.
Волнуется: запропастились.
Возьмет да в розыски пойдет.
Пошли. Наташа, словно птаха,
Подбитая на два крыла,
Шепнула: «Я дрожу от страха»
И под руку меня взяла.
Была холодная, как лапа
У гуся, Наткина рука.
— Я думала: а жив ли папа?
Стояли под ружьем пока.
Уже три года пролетело
С той ночи проклятой стократ.
Он, знаю, ни душой, ни телом
Перед страной не виноват.
Но где он: близко ли, далече?
Ты понял: Натка - дочь «врага».
...Была домой у нас в тот вечер
Длинна дорога и долга.
7
На следующий день Наташа
Была среди моих друзей.
Все, чем жила ватага наша,
Все щедро доверялось ей.
Сошлись мы утром на поляне.
(Для нашей ребятни она
Была как остров в океане,
Как детства дивная страна,
Здесь все: и дружба, и раздоры,
Футбол в тряпичный мяч, лапта,
И место встреч, и просто сборов,
И потаённые места.)
С нее во все концы дороги:
К заводу, к лесу, и на пруд,
К пекарне, школе... Были б ноги —
В болото к бесам занесут...
И ноги нас везде носили.
Поселок вдоль и поперек
За целый день мы исходили
Так, что домой пришли без ног.
Когда ж явились Леля с Колькой
И надо была вновь идти,
Нам с Наткой оставалось только
Устало руки развести:
Мол, ходоки из нас плохие,
Мы нынче отдохнуть не прочь...
Они, как всадники лихие,
От нас стремглав рванули в ночь.
Сгорал дотла закат багряный,
И воцарялась тишина,
Домой ушли друзья с поляны,
Всходила ранняя луна.
Она с небес на нас смотрела,
Смеясь беззвучно и лучась.
В жгуты лучи свивала смело
И тайной связывала нас.
Вязала волю, разум, силу.
А мне хотелось, чтоб она
Нас вместе бок о бок скрутила
И рухнула стыда стена.
Оцепенели руки, ноги.
И было лишь глазам не лень
Глядеть на профиль недотроги –
Случись возможность - ночь и день.
8
Запрыгали на одной ножке,
Играя, дни и вечера.
Распутывалась понемножку
Любовных мыслей мишура.
Что из того, что я в ударе.
Что мне теперь сто верст — не крюк?
Наташка, как хороший парень,
Всем стала верным другом вдруг.
С утра мы в лес гурьбой ходили
(сезон на белые грибы),
Вернувшись, сено ворошили
Или сидели у избы.
В корыте, долбленном из дуба,
Я сечкою рубил ботву.
Что делать? Любо иль не любо,
Готовил борову жратву.
Вкруг полной паданцев корзинки
(их сечь был тоже должен я)
Точили зубы Димка, Зинка
И Сашка - все мои друзья.
От чмоканья и шуток едких
У них не закрывались рты.
Ко мне в корыто шли объедки,
Съедобное — в их животы.
И Натка им не уступала.
Наш круг был скучен без нее.
Она, как все, смеясь, жевала,
Врала и слушала вранье.
Но ровно в полдень шайку нашу
Вмиг разгонял гудок: обед.
Хоть на обед лишь щи да каша,
А не поешь — и силы нет.
До ужина далековато,
А мать куски таскать не даст.
Спешили «порубать» ребята
В означенный декретом час.
(Мне нравилась в далеком детстве
Обеда буднего пора.
С завода приходили вместе
Отец и старшая сестра.
Отец усталые ладони
Пристраивал на край стола.
От них, я чувствовал, по дому
Завода духовитость шла.
Я знал давно, что руки мыл он
Машинным маслом, а потом
Хозяйственным рабочим мылом
И свежим вытирал холстом.
Я видел в трещинках и складках
На коже въевшуюся грязь.
Но было радостно, не гадко:
Она от стали завелась.
Мне нравилось в обед бывало
Смотреть на батьку своего:
Как ел он отварное сало,
В горчицу обмакнув его.
Как лакомится винегретом
И радовался стопарю
После получки. Но об этом
Я просто к слову говорю.
Текла неспешная беседа
(Отец начальников ругал...)
Ко мне тотчас после обеда
Обычно Колька забегал
И звал меня на пруд купаться.
(Вставал он поздно по утрам.
Привык до полночи болтаться
И дрыхнуть до полудня. Срам!)
Он шел не на купальню - к вышке,
Стоял на ней, как адмирал.
В восторге ахали мальчишки,
Когда он «ласточкой» нырял.
Во время затяжных дождей
Я доставал палитру, краски
И мы надолго от людей
С ним укрывались на терраске.
Он брал гитару и, балдея,
Садился на мою кровать...
В такие дни пришла идея
Его портрет нарисовать.
Как есть: в расстегнутой рубашке,
С гитарой, в песенном бреду.
На круглом столике - ромашки,
За рамой - яблони в саду.
В дни августа сорокового
(Об этом времени рассказ),
Всю жизнь позировать готовый,
Он каждый день бывал у нас.
Я, как маэстро, полный веры,
Что слава и успех близки,
На щит грунтованной фанеры
Клал смело новые мазки.
И если Сашка, Зинка, Димка,
Поев, сидели по домам,
Наташа, словно невидимка
Частенько приходила к нам,
Садилась в уголок с вязаньем.
И как прилежный ученик,
Казалось, все мои желанья
Ловила, чтоб исполнить вмиг.
Такая вот была девчонка!
Прилипчивая, как смола.
Она призналась мне тихонько:
— Без вас от скуки б умерла!
Но скука - скукой, дружба - дружбой,
А Натку я боготворил,
И, слов возвышенных не чуждый,
Ее в душе благодарил
За то, что вдруг необычайный
Постиг девичий мир ее,
И что она владела тайной
Сердчишко волновать мое.
9
Неторопливо было время
В дни давней юности моей.
А наше молодое племя
Хотело вырасти скорей.
Кто жаждал доблести и славы.
Им виделось, что благодать
Идет дорогами державы,
И грех, казалось, опоздать.
Не к дележу кулацких тряпок.
Они изношены давно,
А к выбору портфелей, папок,
Хоть сенькиных, не все ль равно?
В канун перед вселенским боем
(Все знали: грянет этот бой)
Мы в песнях пели, что героем
У нас становится любой.
Итог войны башкой салажьей
Зачем загадывать самим?
И так известно, что на вражьей
Земле врага мы разгромим.
Скорей прибиться к взрослой жизни,
Силенок поднабрать в плечах,
И крепости капитализма
Падут и превратятся в прах!
Другие время подгоняли,
Чтобы скорее минул срок
У тех, кому в сибирской дали
Рабочий класс давал урок.
Не дай господь такой науки!
Неужто нужно жизнь губить,
Чтоб знали дети, даже внуки,
Как власть советскую любить.
А третьи ждали возмужанья
Нетерпеливо и давно,
Чтобы любовные свиданья
Слились в свидание одно.
Я спорил с теми и другими,
И третьими. Мне день был мал.
Ведь я с задумками своими
За временем не поспевал.
А то, что время убегало
И я его догнать не мог,
Напомнил бедствия сигналом
Отъезд москвичек. Вышел срок.
В те дни я приболел немного.
Кровать — то угли, то сугроб.
Девчата к нам перед дорогой
Пришли вдвоем, проститься чтоб.
Наташа мне тогда сказала:
— Когда увидимся — бог весть...
Запомни телефон сначала:
К-8-01-06.
Звони по-братски, не иначе...
Да ты пылаешь, как огонь!
Была в руке моей горячей
Ее холодная ладонь.
10
Но так случилось, что впервые
Наташе позвонил не я...
Гремели годы огневые,
Беда стояла у руля...
Мир голову с фашистской плахи
В сорок втором сумел поднять.
Минули в сорок третьем страхи,
Мы научились воевать.
В боях, в кровавом упоенье,
Презрев врага, и смерть, и тлен,
Ребята гибли в наступленье,
Не зная, что такое плен.
(Увы, уже не удивленно
Вдруг узнаешь, что в ту войну
Погибло двадцать миллионов.
И больше четверти - в плену.
Верхи, конечно, виноваты.
Но в плен сдавались не верхи.
Платили кровушкой солдаты
За их и за свои греки.)
Мне доля выпала иная.
На подступах к Березине
Прицельная, а не шальная
Досталась вражья пуля мне.
Но только новый холм могильный
Не поднялся на склоне дня.
Старухе вечной и всесильной
Судьба не отдала меня.
Она дорогою обратной,
Сплетая мирных дней канву,
С мечтой почти невероятной
Доставила меня в Москву.
У площади Преображенской,
В Черкизове (считай в глуши –
Пейзаж и воздух деревенский,
Покой для тела и души),
Был госпиталь. Конечно, в школе
Большой, в четыре этажа.
На трех из них я в царстве боли
С июля по ноябрь лежал.
Меня за это время дважды
Здесь навещали мать, сестра.
А с Женькой даже не однажды
Мы коротали вечера.
11
(О Женьке рад сказать словечко.
Об однокласснице своей.
Я обручальное колечко
В мечтах уже готовил ей).
Отличница. Дика, как серна.
Фигурка из одних углов.
К мальчишкам относилась скверно:
Всех принимала за ослов.
Я, хорошист, сыночек мамин,
Eй, видно, чем-то угодил,
Хотя ее всегда задами
Или сторонкой обходил.
В мои армейские пределы
Негаданно в разгар войны
Письмо от Женьки залетело
Желанной ласточкой весны.
И даже маленькое фото
(На нем ее мордашка — сласть!)
С припискою: «Мне неохота
В твою коллекцию попасть».
В коллекцию? Мою? О боже!
Хоть я не против красоты,
Но собирать девчат не гоже
И на альбомные листы.
С одной намыкаешься вволю...
Но где та самая — одна,
Твоей души вторая доля?
Что — Женька? Может быть, она.
Я на письмо ее ответил.
Она... Короче говоря,
Я понял, что на белом свете
И девочки растут не зря.
А девушки — они ж невесты...
И Женька скоро станет ей.
С ней мы на фронте были вместе
И в письмах — радости своей —
И в сладострастном ожиданье,
Бог даст, свиданья тет-а-тет,
А там, глядишь, придут и званья,
Важней которых в жизни нет.
...И вот мы встретились. В палату
Неслышно девушка вошла,
Меня спросила виновато,
Всех нас глазами обвела.
Обрадованно оживилась,
Свой взгляд остановив на мне.
Он говорил: вот я явилась,
Меня ты видишь не во сне.
Узнав ее, я понял сразу,
Что явь порой трусливей сна:
Ведь чтоб сказать любимой фразу,
Отвага личная нужна.
Нас, помню, выручала радость:
Средь узнавания углов
Касания, улыбки, взгляды
Казались нам понятней слов.
12
Когда на смену беспорядку,
Смятенью чувств пришли слова,
Мелькнула страшная догадка,
Что наша связь едва жива.
Мне высветила правды вспышка:
Неровны мы. И это факт.
Я — неуч, солдафон, мальчишка.
Она — студентка как-никак.
И хоть пройдут привычки фронта,
Язык корявый — пусть пока,
Но у нее стихи Бальмонта,
А у таких, как я, «Лука».
Я на нее гляжу влюбленно.
Как мать, с участием, — она.
Я сытый, гладкий поросенок,
Она — худа и голодна.
Я предлагаю ей неловко
Гостинцы: сахар, бутерброд.
Она мне: «Я была в столовке»...
И мой подарок не берет.
Я в чувствах утопаю словно.
Ну как руки мне не подать?
Она мне отвечает ровно:
- Ты просто не умеешь ждать.
Ждать. Находиться в ожиданье.
Чего? Сошествия Христа?
Чтобы, услышав покаянья,
Людей определять сорта?
Во мне заметив перемену,
Сергей, мой госпитальный друг,
Сказал: «Напрасно бьешься в стену.
Ты лучше оглянись вокруг.
Огонь войны не на исходе:
Победа ближе — больше дров.
Пока ты ходишь на свободе,
А завтра в бой — и будь здоров!
У каждого своя краюха...
Жизнь — это спринт, не марафон».
...В таком расположеньи духа
Я вспомнил Наткин телефон.
Ее лицо, глаза живые...
Поведал другу — дуралей! —
О том, как повстречался с ней.
И так случилось, что впервые
Наташе позвонил Сергей.
13
Когда он мне сказал об этом,
Я был готов его прибить:
Что за нужда по белу свету
Хвосты подружек заводить!
Есть Женька в сердце — и довольно.
Вот рассчитаемся с войной,
Любовь хозяйкой сердобольной
Под крышей нас сведет одной.
А коль с любовью будет туго,
Не станет страсти и огня,
То Женька верным, добрым другом
Навеки будет для меня.
Наташа нынче с фронта, верно,
Ждет не дождется жениха.
И лезть ей в душу скверно. Скверно!
Война все спишет? Чепуха!
Но дело сделано. Серега
Хвостом виляет: виноват,
Мол, не суди меня так строго.
Я думал, что ты будешь рад.
Он думал... А всего скорее
Решил проверить честь мою:
Мол, хвастает как батареец,
Из пушки бьет по воробью.
И заварил такую кашу,
Что есть придется одному.
Признаться, повидать Наташу
И мне хотелось самому.
Однако я боялся встречи
(Я не стыдился костылей:
Не в пьяной драке искалечен),
Вдруг с нею станет мир светлей?
Вдруг тот из-за огня и дыма —
Восторг мальчишеской души
На все, чем жив и что любимо,
На горло встанет: не дыши!
И что тогда мне скажет Женька?
И что скажу я сам себе?
Что ей на балалайке тренькал,
А жил, мечтая о гульбе?
А если вдруг они приедут
Однажды невзначай вдвоем?
Какую мы тогда беседу
О нравственности поведем?
Сергей, Серёга, добрый малый,
Зачем мне давней связи нить?
— Она приехать обещала...
Но ты ей должен позвонить.
Вот так! Опять приказы долга.
Я должен... Должен даже ей.
Как хорошо, что ждать недолго
Уже до выписки моей.
14
Я поступил, казалось, мудро,
Что не спешил, не егозил,
И лишь ноябрьским зябким утром
Домой Наташе позвонил.
Война калекой отпускала
Меня к родителям домой.
У Белорусского вокзала
Стоял я юный и хромой,
И в привокзальном шуме, громе
Я набирал, напрягшись весь,
Из памяти идущий номер
К-8-01-06.
Щелчок. Заговорила трубка.
— Наташу можно? — Нет, нельзя.
В больнице мается голубка.
А вы не знаете?.. Друзья...
Вздох укоризненный, протяжный...
— - Что с нею?
— Кто вы? Как зовут?
— Володя. Разве это важно?
— Конечно. Здесь Володю ждут.
Солдатика. А ты солдатик?
— Был им, а нынче инвалид.
— Ты не домой идешь, касатик?
На жительство достался вид?
— Так точно!
— Ну и слава богу
Так скажем: повезло тебе.
А Натка поломала ногу
На этой самой... НВП.
В их институте для девчонок...
...О боже! Это свыше сил!
Я даже трубку опустил,
Соображая, как спросонок,
Что происходит? Мне казалось,
Раз на земле ползет Беда,
От мирной жизни не осталось
Ни малой вехи, ни следа.
Что все и вся живет войною.
У тыла только с фронтом связь:
Ведь фронт не тряпкой половою
С лица земли смывает грязь.
Нужны солдатам танки, пушки,
И хлеб насущный, и игла,
А на помин души, чтоб в кружке
И водка горькая была.
А это все заботы тыла.
Работать надо день и ночь.
Иль о войне Москва забыла
И в завтра заглянуть не прочь?
Лишь вечером её салюты
Скребут войной по сердцу вдруг.
А поутру — кто в институты,
Кто — в Академию Наук.
Девчонки аж в студентках ходят,
В студентах каждый инвалид.
У москвичей о фронте вроде
И сердце даже не болит.
Они, как гонщики на трассе,
В науку мчат во весь опор.
А я умен на восемь классов
И на девятый коридор.
Тем коридором я три года
Иду придавленный войной.
И словно горная порода
Одни возможности со мной.
— Алло! Алло!..
И снова в трубке
Знакомый голос. — Что молчишь?
Толочь напрасно воду в ступке,
Я понял, невелик барыш.
15
И вот я дома. На поправке.
Жирую. Щи, картошку ем,
Пью чай, настоянный на травке,
В кругу семьи. Доволен всем.
Пусть пенсии моей хватает
Котенку лишь на молоко,
Зато никто не подгоняет,
И фронт отсюда далеко.
Он мне во сне порою снится
(В «гражданке» начал видеть сны).
У заводчан вопрос на лицах:
Войну закончим до весны?
В ответ я поднимаю брови:
Война, мол, это — не игра.
Она потонет в море крови.
А море есть уже. Пора.
Мне с фронта написал Сережа...
Нашелся Колька! Жив здоров.
«Воюю, — пишет, — понемножку
В краю озер и комаров.
Летаем редко на «работу»:
Дожди, туманы без конца.
И вместо сбитых самолетов
Одни лишь девичьи сердца».
(Он осенью сорокового
Состриг свой непослушный чуб
И с шиком от родного крова
Махнул сперва в аэроклуб,
Потом учился в Красном Куте,
В известной Каче. На меже
Войны и мира он по сути
Был классным летчиком уже)
Я написал ему о Натке.
И вдруг ко мне в деревню, в глушь,
Пришло ее на пол тетрадки письмо.
И грозное к тому ж.
Ты что же появился, дескать,
Знать о себе дал — и пропал?
На что побольше, кроме треска,
Ты не способен? Мал запал?
Вот Коля — современный парень:
Ему преград на свете нет.
Пусть у него излишек пара,
Но он же не анахорет!
Пиши. А чуть получше будет —
На радость или на беду
(Все может быть, ведь мы же люди!) —
Всем сердцем нашей встречи жду.
И я писал. И ей, и Женьке.
На разные пел голоса,
Боясь себя поставить к стенке
За спутанные адреса.
16
Война уже к концу катилась
Все нарастающей волной.
Ей по ночам Победа снилась
В сиянье радости шальной.
С фанерных обелисков рая
Она боев смывала гарь.
И в день Победы выбирая,
Листала майский календарь.
Мне жизнь нашептывала в ухо,
На плечи руки положив:
— Войны проходит заваруха,
Ты молод и остался жив.
Неровней ты в неполных двадцать
Стал не на печке, на войне.
Учись. Куда теперь деваться!
И будешь с веком наравне.
А девочек полно на свете.
Пока ты к ним не прикипел,
Любуйся ими, как в балете,
И будь решителен и смел...
Пока?.. Еще не время наше?
Ну что же, подождем пока.
К тому же Женьке и Наташе
Едва ль нужна моя рука.
Что в ней? Ни дела, ни опоры,
Одни мозоли, сила, страсть.
А обещать златые горы —
Как в пропасть совести упасть.
Я этак размышлял недолго:
Ведь так и сяк нехорошо.
И вскоре, скинув ношу долга,
Взял — и на улицу пошел.
17
Жизнь — случаев хитросплетенье,
А память — их надежный склад.
..Я с внучкою на представленье
Шагаю на Каретный ряд.
На улице я этой не был,
Хоть знал, что там театр тех,
Кто под московским добрым небом
Свой род считает лучше всех.
Во время ёлок новогодних
Куда с ребенком ни пойдешь!
В любой ДК, на что угодно,
А тут спектакль «Чиж и Ёж».
От Пушкинской Страстным бульваром
Идем к театру не спеша.
Разводим с Динкой тары-бары:
Пусть от забот вздохнет душа.
Нам весело, как тем снежинкам,
Что в вихре обгоняют нас.
На всё с восторгом смотрит Динка,
Хотя в Москве не первый раз.
Каретный... Он не от Петровки,
С ней заодно во всей красе
Пройдет от центра, от кремлевки
Надежной спицей в колесе.
(Кольцо Садовое как обод
Без радиальных улиц-спиц,
Сломалось, видимо, давно бы
От современных колесниц.
С лучами радиальных улиц,
Скрепленных не одним кольцом,
Дороги мира здесь сомкнулись
Своим началом и концом.
Из разных мест к первопрестольной
Колес российских путь пролег.
И дышат москвичи невольно
Отборной пылью всех дорог.)
Каретный... Не найдем, так спросим.
Не украдут, хоть знаменит:
Его Петровка, тридцать восемь,
Как ценность древнюю хранит.
И вот по улице заветной
Шагаем. Слева виден сад,
А справа сонно, неприметно
Дома старинные стоят.
Меж них лазейкой переулок.
Глаза — в табличных буквах строй.
И душу вдруг перевернуло:
Что? «Колбовский», второй?
Так-так! Случилось в жизни чудо.
Давно я этой встречи ждал.
Я письма получал отсюда,
Сюда ответы посылал.
Я помню строй бегущих строчек
По тонкой хрусткой белизне
В них с каждым разом все короче
Вопросы жгучие ко мне.
— Ты почему не пишешь? Болен?
Или домашний быт не мил?
— Скажи мне, чем ты недоволен?
— Приедешь или нет?
— Забыл?
Писать? Писал я Женьке много,
А толку что? В душе разлад.
Встречаться? Да одни дороги
Загонят в гроб и разорят.
Я не был совестью встревожен
От новых встреч на «пятачке»:
Что рядом, то всегда дороже
Того, что где-то вдалеке.
А если ты прямой наследник
И верный друг родной земле,
Зачем быть в городе последним?
Уж лучше первым на селе.
Вокруг девчонки заводские,
Медсестры и учителя.
Смотри красавицы какие!
И первая из них — твоя.
Так, так...
— Дедуля! Что затакал? —
Я слышу голос внучки вдруг —
Мы опоздаем на спектакль
Стоять здесь, право, недосуг.
И мы пошли на представленье...
Другие публикации автора:
— 1993 год: что ж ты Ельцин натворил
— Венок сонетов. Стихи Владимира Бирюкова: Как жить среди людей
— «Семь дней в июне» — поэма в стихах об операции «Багратион» 1944 г. Великой Отечественной
— Гражданская поэзия: Власть и свобода
